Если внимательно проследить за «собеседником» во сне, окажется, что он ничего не говорил. Всякий раз, как я читаю о том, как некто разговаривал с кем то во сне, я понимаю, что такой не был достаточно внимателен, чтобы выяснить этот вопрос до конца. Дело в том, что не так интересно содержание беседы во сне, как то обстоятельство, что она могла произойти. Однажды я прочёл в одной книге, посвящённой проблемам осознанного сна, про разговор автора с ухмыляющейся рыбой. Рыба упрекала её за некоторые черты характера. Надо быть психоаналитиком или, по крайней мере, разделять их воззрения, чтобы всерьёз относится к говорящим рыбам или к говорящим неграм. У меня сложилось мнение, что они не видят снов, а только читают о снах в научных публикациях. Они не отличают сны от своих аналитических построений. Например, один учёный дядька предложил сновидящей писательнице найти во сне «учителя» и задать вопросы, чтобы тот на заданные вопросы отвечал. Это предложение напомнило мне эпизод из одной книги о гештальт терапии. Там к врачу пришёл человек, страдавший застенчивостью, на что врач предложил ему «обратится к эксперту» – то есть пациент должен был выйти из кабинета, в который войдёт «приглашённый эксперт», роль которого, как вы наверное догадались, играл обратившийся к врачу человек. Для них сон подобен этой терапевтической игре, состоящей из бутафорских декораций. Вы должны понимать, что хотя учёный в своих рассуждениях использует выражение «персонаж сна», ему никогда не придёт в голову назвать свою жену или, тем более тёщу, «персонажем физической действительности». Учёный понимает что они и дерево на тротуаре и сам тротуар отнюдь не «персонажи», потому что всё это имеется в его жизни. Но в жизни учёного нет снов, и поэтому он объясняет себе сообщения о снах не как сообщения о деревьях или тротуарах, а как об увиденном кем то фильме. Мы знаем, что происходящее в фильмах не является событиями, а предметы, видимые нами в кинах представляют собой реквизит. Что кушанья в кино никто не ест, потому что еда пластмассовая. Что когда в каком ни будь боевике всех поубивают, актёры полежат полежат и расходятся по домам.
Для того, чтобы понять какой то предмет, надо, как минимум, знать что этот предмет бывает. Этот предмет должен существовать в вашей жизни, а не быть «персонажем». Если сны определённого человека состоят из «персонажей снов», такой человек не поймёт о снах ничего. Это справедливо не исключительно только в отношении снов, но и всякое познание обязано быть таковым. Интенсивное познавание предмета происходит, как этот предмет будет обездвижен. Если услышав, что человек во сне говорит, вы посмотрите на его губы, вероятно, вы обнаружите, что звук речи доносился не из его рта, а из включенной на стене радиоточки, будучи голосом диктора. Другой вариант – радиоточки нигде нет, тогда прислушайтесь к звуку речи. Вероятность того, что некоторых из услышанных вами слов не существует, очень велика, но почти неизбежно то, что из тех слов, что существуют, не следует то, что вы поняли в качестве услышанного сообщения. Расхождение между звучанием слов и понятым смыслом вы обнаружите неизбежно и всякий раз. По мере роста внимательности к предметам вам будет всё труднее найти людей, способных что то произнести. Сперва они просто кажутся молчаливыми и скрытными типами, как бы наблюдающими за вами разведчиками. Все случаи, когда из них, (предположительно) доносятся слова, имеют место, если они стоят к вам спиной или если слова звучат из соседней комнаты. Часто то, что кажется беседой, представляет собой ваш монолог, но когда это становится очевидно, начинает казаться, что приснившиеся люди заинтересованно вас слушают. Если при этом вы услышите вопрос, то вряд ли успеете понять, от кого он прозвучал. Однажды я зажал в угол одного из них, в комнате стояла абсолютная тишина, я пытался заговорить с ним. Мне, вроде как, удалось расслышать очень тихий и невнятный звук какого то слова только потому, что моё ухо было возле самого его рта, но после, я всё таки пришёл к выводу, что мне показалось. Конечно, люди в снах могут говорить, но точно так же, как в мультфильмах могут говорить стулья и умывальники. Да и сами эти люди, честно сказать, бывает что оказываются, при более тщательном обследовании, куклами. То, что нужно здесь заметить, подобного обследования никто и никогда не производит ни во сне ни наяву. Наяву мы ограничиваемся лишь самыми поверхностными оценками, а во сне эта привычка, к сожалению, приносит свои обманчивые плоды. Несмотря на всё сказанное, сны изобилуют звуками речи, не вашей речи, её не произносят, так же, и приснившиеся вам во сне люди. Вы могли бы подумать, что в этом есть нечто странное, но человеческая речь звучит в снах так же, как наяву по небу непрестанно плывут облака, и у меня нет причин предполагать, что в этом отношении мои сны чем то уникальны. Хотя с этой особенностью звуков во сне рано или поздно встретишься при целенаправленном и регулярном сновидении, её обнаружить можно и другим способом, потому, что сны не распространяют никакой монополии на это явление, которое, кстати, я назвал за неимением иного термина, по причине неизвестности явления, «фразообразованием». Фразообразование или «фразопорождение» представляет собой, внешне нечто весьма сходное с мышлением, но на самом деле, имеющим с ним мало общего. Самой главной чертой фразообразования, в отличие от мышления, является его явная самопроизвольность в смысле чужеродности. То есть его источником не может быть так знакомый всем нам умственный процесс, оно никогда и ни при каких обстоятельствах не оправдывает ожиданий и то, что оно выдаёт, в некоторых случаях и в определённом отношении может оказаться понятным, но в остальных случаях оно непостижимо или полностью бессмысленно. То, что представляет собою «фраза» – это воспринимаемое как, обычно внезапное, инородное внедрение на фоне монотонного течения восприятия, либо не отвечающее контексту происходящего, либо производящему резкий сдвиг. Иногда подобные внедрения в контексте происходящего имеют смехотворное значение. Некоторые околосонные состояния сопровождаются постоянной бомбардировкой «фразами», а в привычном нам основном цикле сна-бодрствования они появляются на границах засыпания и в непосредственной близости к моменту пробуждения. Впервые я осознал существование фраз в одном сне в виде монолога покойной матери. В тот раз я слишком явственно убедился в том, что при всей схожести с её голосом, в словах, которые она в течение некоторого времени произносила, словно рассказывая о себе, не было ни малейшего смысла. Хоть я и знал, что происходит сон, это меня поразило. Я стал замечать появление фраз всё чаще, хотя на самом деле, их количество не увеличивалось, а просто раньше это не привлекало к себе внимания. Первоначально я считал фразами только то, что имело отношение к звукам. Звуки пугали меня своей чудовищной громкостью, вызывая панику, когда засыпая, я забывался, и даже просыпаясь из неосознанных снов, я слышу громкие звуки прежде неслыханных мною симфоний. Но затем я понял о них кое что – фразы не просто звуки, их способны воспринимать и другие наши органы чувств, включая даже осязание. То что мне открылось, стало мостом между двумя берегами существования – фразы атомы снов. Причина, по которой я метафорически сравнил их с мостом состоит в том, что мне удалось воспринимать их в повседневном состоянии, правда у самых его границ. Тем не менее, я даже разговаривал при этом со своей сестрой и ещё могу говорить с Александром, единственным, чьё общество не принуждает меня покидать эти умственные области, в высшей степени исполненные тревогой. Не будет преувеличением, день за днём, по нескольку часов, годами я был сосредоточен на поиске и удерживании их в поле зрения. Фразы имеют ядро, шерсть и обширные слои пуха, прикосновение к которым нарушает умственное и физическое состояние. Соприкосновение с ядром вызывает мгновенную потерю сознания и мышечного тонуса. Шерсть не оставляет никаких шансов использовать мысли сколько ни будь продуктивно и почти невозможно повернуть назад – всего несколько секунд остаётся на то, чтобы прекратить быстрое приближение к ядру. Только пух является приемлемым расстоянием от фразы, где мы могли бы, оставаясь на плаву, странствовать в океане почти невыразимых ощущений и понимать о каких-то предметах, невероятно притягательных. Я обнаружил, что с помощью очень простых манипуляций, несколько сходных с теми, что совершают разве что дети младшего дошкольного возраста, можно находить почему то волнующие и пугающие объекты чувств, как имеющие, так и не имеющие предметное существование. Человек вынужден участвовать в обмене веществ, что-то поглощать и что-то выделять. То, что мы называем мыслями, есть определённой разновидности выделение. Воспринимая собственные или чужые мысли в качестве питающей среды, мы отравляем свои организмы отходами, а восприятие фраз представляет собой поглощение из внешней среды продуктов, среди которых есть, наверняка, и не очень полезные, но я проникся уверенностью, что в большинстве случаев такое восприятие оказывает на организм освежающий эффект.

Это только метафора, «шерсть» и «пух» можно сравнить так же с атмосферами. У фраз есть атмосферы, далеко распространяющиеся от них самих. Раньше, чем увидишь предмет, чувствуешь изменения настроения, как будто особый запах, вызванный погружением в его атмосферу. Эти волокна «пуха» или эти «атмосферы» способны послужить ориентирами, предупреждая о том, что поблизости и сама фраза. Она не просто приснившийся во сне звук или предмет, она и есть сон. Поэтому увидеть, услышать или обонять фразу это означает, что твой ум уже спит. Прежде всего, сны именно звучат. Причём, обычно, довольно громко. С другой стороны, то, что воспринимается как громоподобные звуки необычных мыслей или даже рокоты и скрежеты техногенного происхождения, может казаться громким вследствие тревоги, которую они своим появлением производят. На фоне тишины и лишённой времени беззаботности, внедрения того, что прежде скрыто за высокими заборами уверенности, не могут быть чем то щадящим нас. Бессознательность, в этом плане, избавляет нас от этих тревог, а об чём тревога-то, о том, что что-то случилось. Есть вопросы, на которые ответа быть не должно по причине самого их происхождения. Вы можете придумать, если вам скажут, вы могли бы попробовать поверить, но тьма поглотит все это. Нет способа ответить на вопрос, который беспощадно разверзнется перед вашим телом, но есть другое – можно озадачиться и тревожиться, не стараясь избавиться от тревоги, не пытаясь срочно объяснить, а вместо этого оставить его как есть, открыться ему и не знать сейчас и далее. Сны дают знать о себе, приближаясь, появлением в вашем черепе мыслей, которые, как я уже сказал, вовсе не мысли, а звуки фраз, вначале звуки. Не только, но заметить изменение настроения, которое ещё до звуков способно предупредить о приближении, возникает не сразу. Фразы можно рассматривать в качестве «элементарного сна», продолжительность которого исчисляется секундами или мгновениями внутри секунды. Как и всякий сон, он имеет обязательные фазы засыпания и пробуждения. Можно составить себе представление об элементарном сне на примере дремотного цикла – движение головы дремлющего человека точно описывают движения его осознанности. Сперва голова движется плавно, на этом этапе скорость изменения его сознания мала, затем срывается в падение, на этом этапе сознание сразу сдвигается на далёкое расстояние лавинообразно. Затем мышцы подхватывают голову, что совпадает с моментом «броска» – наиболее ресурсоёмкой фазы процедуры. Сознание срочно восстанавливается. В этом месте, всегда, требуется глубокий вдох. Требуется, в смысле, телу. Дремлющий здесь чувствует жаркой прилив, обусловленный возвращением мышечного тонуса. По движению головы дремлющего человека можно, с приблизительностью, судить о движении его сознания и о прогрессе в том, чтобы стяжать непрерывность – то, что связано с его потерей, это резкое изменение. Плавно изменяющееся сознание не теряется. Физиологический сон человека, чьё тело располагается для сна в устойчивом горизонтальном положении точно так же подчинено дремотному циклу, правда оно может «застрять» уже с первой попытки, а в физически неустойчивых положениях, прежде чем «застрять», оно может пережить множество коротких циклов. В случае горизонтальной позы сознание движется аналогично. Я пришёл к выводу, что наиболее радикальный способ учиться сновидению связан с разного рода циклическими процедурами, которые вынуждают сознание пересекать одни и те же положения множество раз, вынуждая его искать ответную стратегию или страдать. Дело в том, что сознание очень не любит, когда ему не приятно, и оно найдёт способ, сколь угодно изощрённый, чтобы не тратить силы, которые затрачиваются на слишком частые физиологические сдвиги, тяжёлые вздохи, жаркие приливы. Представьте себе, что чувствует, кто едет на велосипеде, а деревья в поле его зрения возникают только в тот момент, как он, в очередной раз, сталкивается с одним из них, это примерно то, что происходит с дремлющим, чей цикл протекает естественно. Если вы следите за мыслью, он сталкивается с ядрами фраз, между тем, существуют предупреждающие оболочки, «атмосферы», «запахи», которые можно использовать для навигации. Я начал с того, что в дремотной позиции каждые четыре дыхания воспроизводил в памяти перечень происходящего «сейчас вечер, дверь на замке…» не продолжительный. Оказалось, что этим вызывается самоспланированное пробуждение как искусственное нарушение цикла. Более того, оказалось, что тем самым я даже вызывал второй физиологический сдвиг со всеми его причендалами, с той только разницей, что искусственный сдвиг гораздо мягче. Это легко понять – представьте сосуд со сжатым воздухом, куда компрессор нагнетает новые порции. Такой сосуд затем взрывается – это аналог естественного сдвига при пробуждении. А если на сосуде установить предохранительный клапан, который периодически стравливает давление из сосуда, то он уже не «взрывается», хотя моменты выброса давления будут чем-то напоминать маленькие «взрывы», разрушительного действия уже не будет. Такую процедуру я называл репортажем по причине сходства с рассказом участника неких событий с «места происшествия». Хотя таким способом я входил в сны много раз, в основном из позиции в кресле, это очень топорная техника и надо быть фанатиком, чтобы истязать себя подобным образом. Мне хотелось страдать как можно меньше, и я научился вызывать фразообразование, а не ждать, когда оно само возникает. Это превратилось в подобие спорта. Я даже записывал свои интервалы. Первый бросок через две минуты с начала процедуры мой рекорд. Для того, чтобы пережить бросок(второй физиологический сдвиг) надо сперва уснуть, потому что он возникает только при пробуждении. Вторым моим стремлением было делать это не закрывая глаза, хотя это оказалось возможно, мне никак не удавалось предотвратить фиксацию взгляда, кроме того, из за этой фиксации прекращалось смачивание роговицы, что неприемлемо. Интервалы, на самом деле, не очень информативны, потому что репортаж раскручивается как маховик. Сперва затрачивается никак не меньше, чем полчаса(я корячился и по четыре часа), прежде чем возникал первый бросок, второй наступал в несколько раз быстрее. Когда маховик раскручен, броски следуют друг за другом с интервалом в несколько секунд, короткометражные сны валят как из рога изобилия, а тебя колбасит как скота. То что я говорю об «интервалах» – это время между началом процедуры и первым броском. Если делать это регулярно, а кроме работы я вообще не имел больше никаких занятий, то маховик раскручивается быстро. В среднем мне хватало десяти – пятнадцати минут, чтобы начать. Мои представления о снах с тех пор сильно деформировались, а сами сны стали снами о предметах. Это сны о звуках телевизора, доносящегося из за стены, сны о музыке, которую я слышал, сны о рисунках на обоях. Они способны оседать на вещах как снег на деревьях. Ими вещи могут говорить с нами. Вот что я думаю – только неструктурированное чувствование производит всё их многообразие. Наши чувства, все, способны структурировать себя сами, без нашей помощи, в свежих конфигурациях, а не в той, что отшлифована нами в процессе жизни в качестве приоритетной. Возвышенной задачей для нас могла бы стать задача освобождения чувств от необходимости следовать одним единственным путём.

Максим, а зачем вы делаете это с открытыми глазами ? Онейроидный синдром (психоз) не за горами.

Давно не секрет, что отображение нашей “реальности” как целостной картины – это результат работы специальных отделов мозга, которые “склеивают” отдельные сенсорные модальности в один канал. Мне кажется, что вы просто научились вмешиваться в этот процесс, вот теперь вам и сняться эти ваши “фразы”, а не сложные сновидения.

Вопрос «зачем…» оставим на потом. Насчёт «секрета» : согласен, его не существует для людей. Давно не секрет и прочее, но для меня лично секрет всё, что я ещё не узнал. Если мы назовём некоторое явление определённым, пускай даже научным, словом, то тем не уменьшим его тайну. Я сейчас открыл в Google «Онейроидный синдром» и прочитал ответ – «психопатологический синдром, характеризующийся особым видом качественного нарушения сознания…». Чтобы нам прямо сейчас не заснуть, я не стану далее цитировать Гугл, но вот два замечательных корня, на которые обращаю ваше внимание : 1 – «паталогия» и 2 – «нарушение». Надо сознаться, что не все человеческие деяния можно с уверенностью причислить к естественно потребным. Если бы я слушался своих родителей, я сделал бы в квартире ремонт, а тогда нам не пришлось бы говорить об «онейроидном синдроме», но я перестал слушаться их с тех пор, как мне они подарили конструктор. Это был набор железных пластинок с отверстиями, который способен пленить сознание своих жертв. Мои хитроумные родители просто перевозили конструктор куда им требовалось, вслед за которым безропотно следовал и я, однако ящик со временем стал неподъёмным, а моя комната всё менее пригодной для жизни. Приходилось лезть на пропитанные пылью чердаки соседних пятиэтажек, чтобы измерять уровни излучения генераторов и температуры входных каскадов моих изваяний, в которых я души не чаял. Я должен был делать это, по возможности, в темное время суток, чтобы никого не смущать, но случалось и быть застуканным с макетной панелью в руках, не будучи способным объяснить по человечески, что происходит. А происходит то, что это, в конечном счёте, утилизация внимания. Есть ещё программирование – это тоже не более, чем занимательная головоломка. Я знаю, многие со мною не согласились бы, но изучать электронику или программирование, чтобы затем рукодельничать на этом – это что клопа задавить на тракторе, что тоже, впрочем, вполне возможно. К примеру, вам надо всего лишь дописать в библиотеку одну полезную функцию, но что вы делаете вместо этого – вы пытаетесь написать альтернативу библиотекам вообще, а работа при этом стоит. Спросить если зачем, этот вопрос всегда ставил меня в тупик, дело в том, что две функции, половая да умственная, вот настоящие камни преткновения. Испокон веков половой орган если не греховная часть тела, так объект поклонения. А с умом вообще катастрофа, чего только он не выдумал. Он, без преувеличенья, причина страданий одного и счастья другого. Например, в природе не существует таинства обрезания, его возникновению люди обязаны только изобретательности своего ума, и пока нет оснований полагать, что в ближайшие века это варварство прекратится. В то же время, возможности прямо сейчас написать и прочитать письмо, без бумаги, мгновенно и без почтальона его доставить, мы тоже обязаны изобретательности своего ума. Было бы наивным полагать, что на этом возможно остановиться. В конце концов мы обязаны заинтересоваться не только изваяниями ума, но и самим умом не преследуя его применение, а только его суть, как это произошло, например с светом – световые микроскопы обнаружили свой предел, им оказался свет. Начиная с определённого увеличения, конструкция оптики и материалы уже не влияют на результат, поскольку длина волны должна быть намного короче исследуемого объекта. То же самое должно быть и в отношении ума как принципа – он должен иметь предел, подобно тому, как свет имеет длину волны. Что же является этим пределом и как его обнаружить? Утрата функциональности и есть его предел. Ум имеет условия для своей работы и существуют условия, при соблюдении которых его работа не возможна. Не то чтобы совсем не возможна, а просто она бывает нарушена. Многие люди убеждены, что нарушить работу ума возможно только с помощью его утомления или посредством отравления или голоданием, но это не так. Будучи хорошо отдохнувшим, сытым и трезвым, можно простыми манипуляциями внимания временно и полностью нарушить работу ума, как это возможно разве что при сильном отравлении Марихуаной. При этом наблюдаются до крайности любопытные эффекты сознания, такие как не возможность распознать содержание человеческой речи, слышишь какие-то похожие на птичьи, звуки, булькающие, но принадлежат ли они мужчине или женщине, какие слова сказаны и с каким настроением были произнесены, нельзя уже сказать. Звуки из телевизора, по которому идёт фильм, похожи на чередование, в котором можно различать громкие и тихие, протяжные и булькающие и догадываться, что те, что протяжные – это музыка, а булькающие – человеческая речь. Но такой развал понимания для глядения вовсе не обязателен и тем более, он никогда не бывает тотальным. Вместо этого, всегда, восприятие бывает нарушено только в отношении определённых вещей, некий сегмент, нельзя заранее предсказать, какой именно испытывает нарушение, а другого нарушения вообще не коснулись. Я много раз слышал тихие разговоры за стеной внятно, не слыша в то же время громкого звука работающего в комнате магнитофона совсем. Шорох крыльев стрекозы, чрезвычайно тревожащий, хлопающей о стены за самой моей спиной. Я знал, что если обернусь, не увижу этой стрекозы. Звуки за окном, однажды я слыхал проезжающий поезд, на котором был установлен репродуктор и из этого репродуктора я услыхал сообщение о надвигающемся урагане, под названием «Памятное событие». В то время я ещё не знал, что у ураганов бывают имена и это сообщение, поэтому, после мне казалось смешным. У меня за окном действительно есть вокзал, но он так далеко, что стуки колёс поездов можно слышать только ночью. Вы спросили об открытых глазах, дак вот зачем смотреть – мир на периферии нашего рассудка чудесен сверх всяких фантазий. Я хочу рассказать вам о его темноте, воздухе, тенях и о метляках. Темнота состоит из пушистых хлопьев чего-то зеленовато жёлтого. Её я видел под столом, когда стол вернулся в свой обычный вид и не то, чтобы это было какая-то особая темнота, тогда я понял что такова любая темнота. Воздух вьюжит круговыми завихрениями. В разных местах комнаты завихрения вращаются с различными скоростями, но наряду с этим есть спокойные места, где он похож на очень прозрачную воду. Тени я видел объёмными, если помнил о них, потому что если я о них не помнил, то, что было, на самом деле, тенями, я видел как чёрные углубления в полу и проёмы в стенах. При этом детальное рассматривание вовсе не опровергает эту иллюзию, а наоборот, открывает всякие подробности, как бы рассеивающие сомнения в том, что это действительно то, что ты видишь. Однажды я не спеша шагал по безлюдной ночной улице часа два, и в некоторый момент обнаружил, что эти, так надоевшие уже поваленные прямо на тротуар деревья, чьи стволы я уже устал перешагивать, были тенями, отбрасываемыми настоящими деревьями мне под ноги светом дорожных фонарей. Но честно говоря, эту улицу я облюбовал для пешеходных прогулок. Раньше, когда я жил в её близости, каждый вечер я пешком ходил за хлебом до хлебзавода и назад. То, во что я заставлял превращаться дома и дорогу в своём понимании, заставляло меня часто дышать от волнения. Я садился на остановку, как бы дожидаясь автобуса и смотрел на панораму по ту сторону дороги. Обычно мне с лёгкостью удавалось забыть хотя малейшие ориентиры и я наслаждался зрелищем. Поймите, дело не в том, чтобы быть в других городах, я не люблю других городов, а в том, чтобы оставаться в своём городе, но быть свободным от него. Чтобы он не мог принудить вас видеть его всегда. Чувство раскрепощения, которое при этом получаешь, не похоже на чувство, возникающее просто от наблюдения прежде не знакомых мест. Метлякими я назвал целый класс предметов, чистые галлюцинации, бесплотные. Среди них есть такие, вид которых никогда не меняется, они принадлежат самому галлюцинаторному миру, как если бы объективно по отношению к рассудку. Чаще всего я вижу струйки плотного белоголубова дыма, во всём похожие на истончающиеся и сходящие на нет струйки воды, с той разницей, что они текут снизу вверх. Длина самого длинного из них достигает двадцати сантиметров, а толщина у основания сантиметр, они прикрепляются к гачам моих брюк, к сапогам и теням. И ещё они имеют какое то отношение к степени освещённости комнаты. Из глядения комната выглядит как разделённая на две части, тёмную из которых метляки предпочитают светлой. В тёмной половине воздух выглядит водянистым, а граница глядится как явная. Другая разновидность метляков – световые узелки. Они сворачиваются в узелки и тут же разворачиваются и опять сворачиваются, но в отличие от первых, они видны как с открытыми, так и с закрытыми глазами, они не прикрепляются ни к чему, а «пляшут» прямо в воздухе на одном месте. И есть как молнии, внезапное появление которых всего на одно мгновение всегда сопровождается броском и коротким испугом, тут же рассеивающимся бесследно. Эти разряды беззвучных молний ударяют почему-то по теням. Ещё бывает в воздухе такая мошкара пролетела, смотришь на неё и не понимаешь, есть она или только кажется, внимательно смотришь – нет, а не внимательно смотришь – есть. Эти бывают всегда. Но есть галлюцинации, которые никогда не повторяются, например лежит пакет у стены, весь расписанный цветами, а я точно знаю, что этот пакет без цветов, просто белый. У меня бывает Александр, дак случалось мне видеть, что его чёрные джинсы расшиты красными нитками весьма эстетично, но я знаю, что этой вышивки нет на его брюках и вместо лица у него бывает маска, а глазами настоящими он смотрят из под этой неподвижной маски через глазницы. Но в присутствии людей моё глядение поверхностно. Настоящего развала пониманья я достигаю только когда один, к примеру, не узнаю своих рук или путаю их с ветвями вьюна у стены. Промежутки между пальцев кажутся самими пальцами, а пальцы легко инвертируются в промежутки между пальцев. Однажды я здорово перепугался, глядя на свою руку, я рассматривал её вывихнутой странным образом и не мог угадать, где у неё что, а испугался, когда внезапно понял, что смотрю на свою ногу. Для пониманья некоторых предметов, частично дисфункционный разум привлекает фразы. К примеру я сидел в кресле, а моя левая рука лежала на подлокотнике и глядя на свою руку, я видел, что она лежит на спине огромной кошки слева от меня, а кисть у неё прямо на голове, и некоторое время я не понимал, что это сон, тем более, что сон был только слева от меня, справа его не было, там была физическая реальность. Пробужденье из такого сна, а это есть фраза, выглядит как будто я только что о чём-то задумался, а сейчас перестал, исчезла кошка, только и всего. Часто фразы сопровождаются звуками, например слова из воздуха «он спрятался на востоке», о световом зайчике, который прошмыгнул по полу и скрылся у меня под креслом. Или просто монотонный шум, который замечаешь только когда он исчезает. Поверхностное глядение охватывает только мысли и чувства, которые, на самом деле, конечно, мыслями не являются, а только фразами, эти фразы думаю не я, а они как ветер или облака, сами по себе, но при этом, можно параллельно думать о них. Я назвал их «Мечтами о несбыточном». Эти «мечты» являются почти самой тонкой формой сна, ещё более тонкая форма – сны об эмоциональных состояниях. Это когда снится, будто ты испытал, например, ностальгию, глядя на обмотанный синей изолентой поручень в троллейбусе. У меня когда я был маленьким, были синие лыжи, но никогда я не чувствовал ничего подобного, потому что эти чувства не были моими, это чувства того, кто видел синюю изоленту во сне. Чувствовать то, что чувствует спящий, приятное времяпрепровождение, потому что по сравнению с ним, человек повседневности страдает эмоциональной дистрофией. Я устраивал походы по знакомым улицам своего города с единственной целью вызвать переживания спящего. На это можно, что называется «подсесть». Сны о чувствах вызвать проще всего – трудно понять, что спишь, если прежде не вызывал таким же способом сны о мыслях. И уже не так трудно различать, что «мечты о несбыточном» это не мысли, а сны о мыслях, но можно просто не иметь такой концепции и тогда тоже не поймёшь. Поэтому концепция фраз понимается на снах о звуках прежде, затем на снах о предметах, зрительных, слуховых и прочее и тогда будут понятны тонкие формы снов, которые вызывать проще всего и которые, будучи вызваны, словно снежный ком, быстро вырастают до других форм сна, не достижимых непосредственно. То есть опять к снам о предметах. Непосредственно же вызвать сны о предметах, не выращивая их из тонких форм, я думаю что, невозможно если, конечно, не считать способ раздется, выключить свет, завести будильник и лечь в постель.

Понятие “Онейроидный синдром” я упрощаю до “отличительное от обычной картины мира, форма утраты контроля” (для меня). Кароче, говорил сам с собой, чтобы показать себе какой я умный. Не берите в голову.

Максим, дайте нам инструкцию того, как достичь предела разума и по чуть-чуть поглядывать оттуда на новые области. Опишите лишь шаги достижения, а результат уже познаем сами.

И еще. Вот мой контакт : http://vk.com/alexandermagnus1 . Там есть еще и скайп. Буду рад продолжить в привате.

1.
Мне кажется, что проблема осознанного сновидения состоит не только и не столько в осознании того, что спишь. Ведь главное во всём этом – само сновидение. А то может получится и так, что осознавать осознаёшь, что спишь, только вот осознавать-то нечего, потому что ничего не снится. Такая форма сна, как бредоподобный ментальный процесс, в котором спорадически возникают одни и те же навязчивые фрагменты, а другой раз, какие-то не распознаваемые и новые, но столь же не определённые – это, в основном, печальное правило, а не исключение. Прежде всего, надо заметить вот что – сны, вопреки определённым утверждениям, снятся не всем и не всегда, вместо них имеют место упомянутые ментальные флуктуации. Что толку шкатулку резьбой украшать, если нет кристалла? Согласно определённым теориям, умственная активность спящих распределяется по временным окнам, называемым рэм фазой. И ещё, что частота и продолжительность этой фазы с возрастом уменьшается. Но всё это только в отношении нормально спящих, к тому же это лишь статистические выводы. Может ли первая рэм фаза наступить через пять минут после засыпания. А за пять минут до засыпания? Но есть случаи возникновения сновидений как сразу после засыпания так и непосредственно до засыпания, которые эта теория не объясняет, точнее, относит их в другую категорию – так называемые «гипнагогические галлюцинации». Дак вот именно эта форма сна может стать фундаментом вашего сновиденья. То, что делают многие сновидцы – ждут «манну небесную», я не знаю от кого. Как показывают инструментальные исследования, они ждут эту «манну» полтора, два часа, именно через такое время наступает первая rem фаза. Но, не ждите. Найдите этот священный чертог, и ночь будет с вами сейчас. Ждать появления гипногогических галлюцинаций – тоже не верно, хоть они и, согласно теории, возникают непосредственно перед сном, что быстрее, чем первая рэм фаза, опять же, согласно теории, это более редкое явление, чем обычные сны. С другой стороны, два часа не такой уж большой срок, к тому же валяться в течение двух часов в постели – это много проще, чем такое непривычное дело, как сновидеть галлюцинации. Но тут есть кое что ещё – мир может заговорить. Не думаете же вы, что мир не может заговорить только потому что у него нет рта. Я правда не слыхал термина «осознанные галлюцинации» или, скажем, такой – «осознанный бред». Но это примерно то самое, не хотелось бы применять такие термины, но не потому, что слова меня смущают, а что я настаиваю на сущностном единстве всех форм сна. Суть снов – чувство то самое, которое чувствует и всё остальное то же, например оно чувствует клавиатуру с помощью осязания или оно чувствует экран монитора посредством зрения. Когда мы видим или осязаем сны, чувство не обрабатывается умом, как это происходит, когда я пишу на клавиатуре, ум во сне находится в состоянии, которое я понимаю как радикальную беззаботность – разница только в этом, а больше ни в чём. То, что обычно называют «беззаботностью», на самом деле та же озабоченность. Признак настоящей беззаботности – необрабатываемое умом чувствование. Есть только один лентяй – кому лень знать о предмете, попавшем в поле его зрения, иные разновидности тунеядцев и уклонистов не достойны своего звания. В самом деле безответственный человек, в минуты беззаботности пускает на самотёк свою святую обязанность – формообразование вещей, отчего последние не обнаруживают качеств, по которым их можно было бы распознать. Многим известно, что вещи не имеют собственного цвета, что цветом их наделяет наблюдатель, но что вы скажете на предложение отнять у вещей не только цвет, но и форму тоже? В минуты «радикальной беззаботности» вы не то чтобы отнимете у вещей форму, у них её никогда не было, а просто вы либо совсем их ей не наделяете, что является великим паркуром в области восприятия, либо, что не настолько трудно, наделяете их формой так не «заморачиваясь на этом», что их вид будет, мягко говоря, странным. Форма не принадлежит вещам – это форма нашего пониманья. Дак вот изучить радикальную беззаботность – безошибочный метод обратить в сны как отдельный предмет, так и целые сегменты чувственного поля. То, что это, на короткое время сдержать пониманье, возможно, и не так уж трудно, как можно себе представить, я подтвердить могу, но словами – автоматизм понимания это то, что делает наш мир твёрдым. Сама же эта «беззаботность» содержит в себе секрет, охраняемый страхом. Никаких релаксаций, не пригодится ничего, только ненасытная алчность чувствовать.

1. “…только ненасытная алчность чувствовать.” Вот это в десятку!
2. “автоматизм понимания это то, что делает наш мир твёрдым.” Надеюсь, хочется верить.
4. “найдите этот священный чертог” – это типа ОСиСБ – http://coma.su/content/view/231/31/ .

2.
Я был знаком с человеком, знавшим зачем слоняться по городу и окружавшим его со всех сторон горам. Никто из нас не пытался сформулировать это знание. Мы искали определённую вещь, которая проявляла себя только в том, как мы видели и что при этом чувствовали. Нельзя было угадать, где и когда это произойдёт, на площадке девятого этажа в каком ни будь доме, где мы никогда не были, в лесу, или у озера, куда вели полусгнившие ступеньки, построенные ещё до революции. Мой друг говорил что-то о «здравом смысле», но я не помню что именно, возможно, там было и нечего помнить. Едва ли в том возрасте мы были в состоянии понять, а тем более произнести словами что происходит. Я скажу лишь одно, все думают, что это нормально. Мы учились в вечернюю смену, а после школы я старался не заметно проникнуть в свою комнату и так же не заметно исчезнуть, а он жил в доме своей тётки, и она находила нас ночью с ремнём от вентилятора в сильных руках. Своим видом она способна была вызвать панику, но её настроение обычно претерпевало такие чудовищные трансформации, которые были бы немыслимы, например, для моих родителей, и поэтому ремень от вентилятора никогда не применялся. Если бы вы попробовали ответить на вопрос о том, что управляет детьми, то наверняка ошиблись бы. Часто их поступки, на самом деле, не могут быть объяснены рациональными причинами, хотя таковыми всегда объясняются. Дело в том, что у них открыто сердце. Ребёнку не нужен повод, чтобы кататься с ледяной горки на площади в тридцати пятиградусный мороз. Но ещё большая ошибка думать, что не существует движущего фактора. Этот ускользающий неуловимый фактор мы утрачиваем даже не успев понять, что он собой представляет. Когда он присутствует, мы не осознаём этого, потому что он присутствует постоянно, впрочем имеют место и флуктуации, но дети не склонны анализировать на сей счёт, они не знают, что это у них не навсегда. И когда этот фактор исчезает, мы и этого не замечаем, но мой друг был из тех, кто чувствовал его как сквозняк из форточки, он был поэтом. А я нет, но я ловец. Я могу дышать тем же самым воздухом, от которого грудь поэтов трепещет. Бывало что сидя у меня на кухне, я звал ажно саму Музу как если подружку и смотрел что с ним произойдёт в её присутствии – его глаза округлялись, спина выпрямлялась и он требовал бумагу и карандаш и быстро писал ни разу ничего не исправляя с одной попытки, но не умел это контролировать. Он был лёгким как осенний лист и такой же хрупкий. Моя привычка искать неведомую хрень так и не исчезла. Это не возможно. Но я посещал, в основном, только две улицы, а когда достаточно стало одной, другую впредь оставил. Я освоил такие диапазоны ощущений, что моего друга, будь он всё ещё жив, просто порвало бы в клочья, на месте. Даже я не способен сохранить своё дыханье ровным. Я ничего не смыслю в архитектуре, но особенно некоторые дома говорили мне что-то такое, что не будет произнесено никогда. Одно время я был так наивен, что полагал эту связь с домами чем-то таинственным. Мне даже снились знакомые улицы, источавшие эти невозможные эманации, я не желал больше ничего только их. С работы я всегда ходил пешком и устраивал себе короткие вахты от одного угла дома до другого, специально выбирая для этого безлюдные места потому, что меня ограничивал только страх. Но дома ни при чём, просто они были первыми. Больше я не бываю на тех улицах чтобы почувствовать трансформации не то этих улиц, не то себя самого. Вам может показаться это смешным, но теперь я гляжу на фильтр на полу и его шнуры, на зелёную лампочку в полумраке своей комнаты, слушаю как воздух надавил на дверь, когда соседи открывали подъезд – я гляжу о предметах, не имеющих к действительности никакого отношения. Она только привычка. Вредная как никакая другая. А когда её нет, чувства как свет распространяются всюду, касаются всего и знают, знают. От того, что чувства насыщаются неограниченно, от того, что их не держат около определённых форм, тело внимает им и замирает безо всякой релаксации так же как замирает кошка, если её гладить. Нам может быть трудно вообразить себе знание на телесном уровне – его тяжело выразить словами, оно похоже на различные волнения в теле, в основном в груди, хотя локализация зависит от характера познаваемых предметов. Эти волнения имеют широкий спектр специфических потягиваний, сжатий и растяжений, едва заметных и почти нестерпимых, принуждающих то часто и порывисто дышать, а то дыханье вдруг словно падает в глубокую пропасть и исчезает на нет. И в этих безымянных просторах мы можем убегать от одних энергий и притягиваться к другим, если они агрессивны, если приятны, если нестерпимы, одни из которых далёкие, не потому что далеко, а что чуждые, а есть и близкие. Это наиболее тонкая форма сна, но вы должны понять, что чувство не знает снов, для него не существует ничего кроме действительности, которая оно само.

3.
Да типа того, посмотрел статью о фосфенах на http://coma.su/content/view/231/31/ А почему именно фосфены? На фосфены смотрят с закрытыми глазами, можно с открытыми в темноте. Но дело не в фосфенах. Можно смотреть на предметы в своём доме или, что проще, на дома на улице. И причём не нужно пытаться создать сон. Дело в том, что сон при засыпании в постели это лишь частный случай. Точно так же, как из фосфенов могут образовываться сны, сны могут образовываться из предметов и домов. Просто при использовании фосфенов будет теряться чистота метода, потому что в этом случае действуют и другие факторы, с таким методом не связанные, как релаксация и рефлекс засыпать при закрывании глаз. Метод тогда становится понятен, если его изолировать от побочных факторов. В этом смысле предметы и дома подходят, их и видно лучше и деталей в них гораздо больше, чем в фосфенах.
Второй момент, сон из фосфенов в отличие от сна из предметов или домов : вы же не собираетесь кимарить, например, на ходу, да и в собственном доме лучше делать это либо сидя, либо на кровати, но тогда в малопригодном для сна положении – одетым, при свете, при включенном телевизоре, ноги на стене и т.д. В этом случае мы имеем дело не с засыпаньем, а со снами. Особенно это справедливо в том случае, если вы глядите сны на улице.
Сон и глядение : И то и другое – расстройство механизма распознавания на перцептуальном уровне. Разница в том, что когда мы засыпаем, мы совершаем скачёк на значительное расстояние, а когда происходит глядение, то имеет место плавное перемещение на не значительное расстояние.
Расстояние : не следует думать, что глядение не способно переместить вас на значительное расстояние. На самом деле именно оно может создавать сдвиги, плавные и далёкие на столько, что вы, глядя прямо на предметы мира, не обнаружите ни единой знакомой черты. Не то чтобы полный хаос, а просто конструктор создаст сочетания необъяснимых и не знакомых связей из деталей, самих по себе, вам понятных. Детали этого конструктора имеют различную природу, как предметы мира, так и невидимые энергии.
Стадия сна : даже самая тонкая форма сна – глядение о ваших эмоциональных взаимоотношениях с окружающими предметами, при которой не происходит нарушения их видимости, а только нарушение вашего душевного равновесия, способно превратить человека в раба своей страсти.
Следующие стадии : естественно порождаются предыдущей и необходимо её содержат. Они возникают сами по себе вовремя. Никогда глядение не начинается, например, со второй стадии, всегда с мандраже и волнений, предвкушений, романтизма и страха. Вторая стадия начнётся вне зависимости от того, бодры вы или вас клонит ко сну. Лучше, конечно, чтобы вы не дремали во время процедуры, но это ничего. Во второй стадии главное понять, что спать не обязательно, что сон тут ни при чём. Мы же каким – то образом не спим когда бодрствуем. Вторая стадия характеризуется сдвигами – различные версии самотождественности перелистываются как страницы книги. Вы как будто смотрите сразу два три фильма, время от времени исчезающих на фоне окружающей вас обстановки как на экране – это сны о том, как будто вы периодически то о чём то крепко задумались, то растормошились из задумчивости, нескончаемой процессией они движутся сквозь вас и исчезают.
Углублённое глядение : начинается со стадии, когда ваши сны о физиологических отправлениях. Вам снится ваше дыхание, и слюноотделение. У меня гостил друг. Я глядел нашу беседу, но в некоторый момент почувствовал, что не контролирую слюновыделение, мне стало неловко, но затем произошёл новый сдвиг и я понял, что это был лишь сон – слюни у меня, как оказалось, в полном порядке. Ещё взмахи рук в воздухе, внезапные, в попытках рефлекторно поймать какой ни будь падающий предмет, например болтик или гаечку. Сдвиги, которые по мере глядения учащаются, характерны именно для спящего человека, поэтому из глядения можно заснуть по желанию, практически, мгновенно. Но главное преимущество глядения как раз тогда, когда не засыпаете.
Сердце : оно открывает сердце без всяких специальных ухищрений. Хотя я слыхал о чакрах, никогда не придавал этому значения да и теперь, но вспоминаю о них, когда во время процедуры моё внимание захватывается одной из них. Судя по всему, именно это имеется в виду, когда они говорят об «открытии» чакры. Место в середине груди захватывает внимание и не отпускает в течение всей процедуры, вы не на мгновенье не сможете о нём забыть. А как процедура бывает прекращена, сердце сразу «прикроется» и отпустит ваше внимание. То, что данная процедура открывает сердце у меня нет ни каких сомнений. Сфокусированное на нём внимание, это только одно. Главное, это фокусировка внимания на его жизни, то есть на проявлениях – обычно ровный эмоциональный фон, начинает непрерывно меняться, перетекая из одного в другое и при том, без каких бы то ни было формально причин. И хотя вы увидите эти причины, они так сложны и переменчивы, проще не пытаться понимать их, а следовать вниманием за этими переменами настроения. Как вы понимаете, открытие сердца не требует применения визуализации совсем. Сердце способно установить тотальный диктат над чувствами, поскольку в противном случае они постоянно ищут, но здесь получают то, что безуспешно ищут всегда. Понять это легко, представьте себе какого-то человека, он трудится трудится, а результата своей работы так и не видит, ему остаётся только продолжать, и он, естественно, продолжает, пытается одно и друго. А здесь чувство прикасается к результату и его судорожные поиски прекращаются. Единственная причина, по которой чувства не могут быть удовлетворены – закрытое сердце. Как только оно действует, все чувства как будто к чему-то внимательно прислушиваются. Они прислушиваются к музыке всех вещей. Каждое в своём собственном диапазоне. Когда мир говорит он говорит как если бы в сердце, но на самом деле для них всех. Я призываю вас понять, что именно ищет любое чувство и от чего оно отворачивается, потому что предмет его поиска не это. То что способно привести чувства в ступор сосредоточенности, в котором они как влюблённый следят за предметом обожания – это предметы и события, чья форма ещё не возникла. Другими словами вещи на этапе до возникновения интерпретации, сырая манифестация, пока ещё не обязанная. Этих вещей так много, как слов никогда не будет. То, что мы называем «действительностью» особый оазис, в котором чувства пребывают в разлуке. Их надо освободить. Я не знаю как сделать это совсем, но расскажу, как не на долго. На более продолжительный интервал понадобилась бы система. Хотя многое можно догадаться без специальных объяснений, предмет тем труднее, чем меньше о нём слов. Мы почти не способны видеть вещи, о которых слова не придуманы. Однажды я услыхал от своей мамы, что всякий раз, когда моя сестра делает в квартире влажную уборку, она приподнимает или передвигает всякую домашнюю утварь, чтобы протереть пыль, но ставит не точно на место, а немного на другие места и то, что я замечаю, приходя в дом, это не то чтобы чистота – это совокупное действие вещей на моё эстетическое чувство, лежащих в тех положениях, куда поставила их Ира. Моя мама считала, что простое удаление пыли не способно произвести аналогичный результат, что для этого требуется определённое расположение предметов. Чувство, которое способно ухватывать правильное расположение она, в данном случае, и называла эстетическим. И хотя я, судя по всему, должен был бы в этом убедится, произошло немного другое – я заметил, что ведущая роль принадлежит не предметам и их расположению, а самому эстетическому чувству. Оно способно найти собственную конфигурацию, которая будет точно соответствовать данному расположению. Гармоничным является не взаимное расположение предметов, а его конфигурация. Представьте себе стакан с водой. Вода повторяет его очертания. Стакан не подстраивается под форму воды, это делает вода. Эстетическое чувство должно быть в достаточной мере жидким, чтобы суметь обнимать вещи, которых оно касается. Мы можем диктовать вещам, но не следует делать этого на таком уровне. Здесь вещи должны диктовать, а мы внимать им. Видимая часть вещей конечна и почти неподвижна, но чувству доступна и обычно невидимая часть, ведать бесконечная, и движущаяся. Не провести черту между чувством и объектом чувства – это один предмет. Но в то же время чувства, свойства мозга, а предметы чувств по ту сторону черепа. И то и другое верно, на различных уровнях. На предметном уровне есть несколько чувств и предметы, которые эти чувства способны воспринимать, а на чувственном – одно чувство, а предметов нет вовсе. Не было бы никакой нужды говорить о низкоуровневом существовании, если бы вся деятельность сводилась к хозяйственной деятельности, а мы вынуждены. Потому что фактическая жизнь людей многоплановая, но именно низкие уровни объясняют и причина высоких. Низкий уровень плотнее и безусловен, а высокий хрупок и требователен. Например, в старом доме я как-то спускал воздух из батарей и решил пролить технологическую воду, чтобы быстрее запустить отопление. Я набрал одно за другим несколько или несколько десятков вёдер. Когда тонкая струя с шумом сочилась из под спускного болта в шланг от стиральной машины, я чтобы не скучать, глядел на тему воды и ведра, и несколько раз, заслушавшись звука воды в ведре, чуть не прозевал её перелива через край. Чтобы вещи предметно оставались ведро ведром с краями и вода мокрой водой из батареи, требуются особые условия алертности ума, делающего многократные запросы об уровне воды в ведре и мокротности самой воды. Как только это условие не соблюдается, легко провалиться на предыдущий, чувственный уровень, с предметного вниз, не предъявляющий подобных требований для его удерживания. Другой пример, неспособность удержаться на предметном уровне вследствие утомления однообразной деятельностью или сонливости как это бывает с некоторыми сотрудниками на планёрке. Пока присутствуют тормошащие факторы, предметы не расплываются, слова докладчика не превращаются в бессмысленные шумы.
Вторая сторона этого в том, что решения определённых проблем не существует предметно, хотя задача может производить обратное впечатление. Разные люди куда ни будь едут по той или иной причине, но есть и одна общая для всех едущих причина, решение которой привело бы к тому, что они больше никуда не поедут. Одна и та же подземная причина производит на верху поросли, кажущиеся отдельными растениями. Взять хотя бы поездки на природу, она ходит на ваших ногах. Если бы мы могли убежать от скуки, не понадобились бы реактивные самолёты, не понадобилось бы выходить из дома, потому что кто от скуки убежал, его тело охватывает каталепсия. Каталепсию вызывает поглощённость предметом, когда нечто поглощает внимание, вы замираете и ваше дыхание. А если внимание поглощается на долго, то дыхание вынужденно настраивается – перебоит или переходит на другой ритм. В этом легко убедится.
Попробуйте глядеть : например, на улице. Для этого посмотрите на пятиэтажный дом и отметьте свой эмоциональный фон, который у вас при этом(скорее всего, он у вас, если вы не глядите, вообще то почти неизменный), надо его запомнить, но не на долго, а только для того, чтобы сравнить можно было с другим, если другой возникнет. Цель не в том, чтобы оценить разницу, а только в том, чтобы обнаружить разницу, если такая появится. Дак вот теперь посмотрите на этот же самый дом, но теперь претворитесь, что в этом доме вы живёте. Например, можно посмотреть на крыльцо подъезда и «узнать» его. Делая такие манипуляции, одновременно следите за всеми изменениями вашего настроения. Вероятность того, что в результате оно поплывёт, очень велика. Или вариант – попробуйте пошевелить свой эмоциональный фон решив, что улица, на которой вы находитесь, единственная в этом городе и сразу за этими домами начинается дремучий лес. Не важно, что там на самом деле, зачастую осознание того, что на самом деле, даже сильнее надавливает на эмоциональное состояние, чем выдумки. Требуется добиться от него небольшой модификации.
Как только вам это удалось, не спускайте с него глаз. Оно может теперь сдвинуться без вашей помощи само по себе, вы узнаете об этом по тому, что только что оно было чуточку другим. Если же вместо этого оно вернётся как было, продолжайте следить, потому что очень часто, вернувшись, оно сразу уходит ещё дальше, чем до того.
Если вы глядите дома, попробуйте, глядя на свою комнату, «передвинуть» кровать с другого места на то, где она сейчас. Вы сразу почувствуете лёгкую перемену настроения, какая бывает, если дома делается перестановка, но в сотни раз слабее. Или так – посмотрите на два предмета в комнате одновременно, на которые вы никогда одновременно не смотрели прежде, например, на окно наряду с тем, что оно посередине стены. Раньше вы просто смотрели за окно, а теперь вы смотрите на стену, в середине которой это окно.
Вариантов, как вы понимаете, много. А цель одна – научиться отслеживать едва заметные изменения настроения (эмоционального фона). Это приведёт к тому, что если вы начинаете отслеживать своё настроение, вы замечаете как в нём что-то есть, и оно немного щекочет у вас в груди, словно тонкая струйка волнения. Не отводите от неё свой взгляд, вы почувствуете тогда, в некоторый момент, прилив этого волнения, только продолжайте следить и вы не пожалеете.
Здесь всё дело в непрерывности отслеживания эмоционального состояния, а большие ли у него девиации или ничтожные не важно. При непрерывном отслеживании всех слабых девиаций совершенно неизбежно наступит момент, когда его вдруг понесёт – вас окатит волна беспричинного прилива эмоций и грудь станет как открывшаяся рана, а вместо боли чувства. Эти нашествия чувств являются самой тонкой формой снов – галлюцинации эмоциональной сферы. Вызвать их проще всего. Начните с этого. Сила приливов может быть почти нестерпимо приятной, чудовищно волнующей. Я же говорю, я думал что дома на улицах испускают мистические лучи, но был глуп. Всё только чувства и их сны. Это надо пробовать обязательно, потому что о такой лампе не слыхал и Алладин. А я потом напишу ещё о сдвигах подальше, о мягких бросках и о застревании.

Если бы меня спросили причём здесь уши и их температура, я отказался бы отвечать. Уши сами по себе и их температура определяет видимость мира, а имеет ли это хотя малейшее отношение к предмету нашего спора, то не имеет никакого. Вы думаете, что есть важные дела, а их нет. От температуры ушей зависит всё. Их незначительное нарушение может послужить причиной неприятностей или везения. Так же как мы склонны забывать о том, что наша жизнь управляется восходами и закатами солнца, а вовсе не курсами валют, так и сверять свою жизнь колебаниями телесных параметров мы не приучены. Тут всё странно. Надо пробовать очевидные ерунды, и они окажутся тогда для нас на поверку, не так очевидны, как это научили нас думать. Нас научили, не заставляя, а скорее нечаянно, а бывает что и насильственно, иметь то или иное авторитетное мнение. Я не отговариваю. Просто, что плохого в том, чтобы мнение это хотя бы раз попробовать подтвердить или опровергнуть, а ещё лучше, и вовсе остаться к нему равнодушным. Есть ли у нас причина сомневаться что бывают всякие мнения и что даже не все были высказаны. Да и существует ли, вообще, нужда их подсчитывать или записывать, особенно если они есть материал расходный? Пусть появляются себе, новые, а мы и рассмотрим их предложенья. Я не верю, что без причины может что то произойти, так что причины наверняка имеются, позволим же происшествиям произойти в согласии с их причинами. Надо хотя бы знать что происшествия эти бывают. О если б кто знал как их много, нескончаемой процессией они шествуют однодневки среди долгожителей, живущие единственной вашей мыслью о них. Их предназначение будет исполнено, если ваш взгляд их коснётся, они войдут тогда в вашу плоть, чтобы шевельнуть в ней лишь один специальный мускул и после этого умереть в полном триумфе и исчезнуть навсегда. Здесь не надо верить, воздух наполнен мыслями, которые мы не в состоянии думать, но которые, вместо этого, сами думают нами. Они по очереди входят, как руки в перчатку, осеняют вас светом своей жизни и исчезают, подчиняя себе ритм вашего дыханья, чтоб на вдохе вы впускали её свет и жизнь. Каждый вдох превратит вас в перчатку, которую она натянет, чтоб прожить короткую и яркую жизнь, полную волненья, которое ваш выдох приговорит завершиться. Но не всё покинет вашу грудь на выдохе. А ваша грудь не бесконечна. Ваше тело не способно вместить слишком много, поэтому вы захотите смеяться или плакать, чтобы они ушли, чтобы отгородить себя от того, чтобы знать. Я не знаю что именно знать. Такое знание совершает обмен веществ с вашим телом в ритме дыханья. Что то вымывает из него и ещё больше в него приносит. Такая ерунда – то ли мы можем дышать головой, то ли лёгкими думать, то ли думать воздух, а может и мыслями дышать.

Иногда во сне, когда говорю с кем-то, возникает отчетливое ощущение, что это я сам за него отвечаю.

D : У меня тоже такие сны бывают, где сам озвучиваешь реплики персонажей. Таких можно и персонажами назвать. Но это бывает только в нестабильных снах. Вообще сны можно различать на «нестабильные», «стабильные» и «сверхстабильные». Когда сам говоришь за своего собеседника, тут ещё ерунда такая имеется – говоришь конечно, но не ты. Причём тонкий момент – даже если от себя говорить будешь, всё равно это не ты. Как это обнаружить – попытаться повторить то, что сказал сам только что или что подумал. То, что было тобою только что произнесено и что казалось вполне разумным, при повторном воспроизведении вслух или мысленно обнаруживает в своём содержании тот или иной дурацкий момент. Дурацкий настолько, что сознательно такое выдумать вряд ли возможно. В более стабильных снах этой ерунды не возникает, но тогда собеседники либо молчат, либо слышишь речь в тот момент, как собеседник отвернулся и тогда нет гарантии, что речь эта была произнесена именно им. У меня есть знакомый сновидец и я нередко слыхал от него доклады о том, что ему снятся люди, уклоняющиеся от контактов. Мне тоже снятся молчаливые типы. У них есть одна неприятная черта – как если спрятанная от вас козырная карта и они при удобной возможности её против вас применят. Говорят такие только в темноте или из соседней комнаты. Однажды я подслушал такой разговор двоих – «…мы не хотели использовать атом, а он вынудил нас использовать не только атом, но и человеческие силы. Так мы скоро все уйдём в родовое отверстие». Причём выражение «родовое отверстие» я не слыхал до этого никогда. Можно, конечно догадываться о чём звучат слова, но я полагаю, что слова второстепенны, я должен использовать язык, на котором всё в природе говорит, по меньшей мере, во сне. И ещё я думаю, что в стабильных снах, где я говорю и думаю сам, говорю и думаю всё равно не я, просто то, о чем говорят эти слова и думают эти, кажущиеся моими мысли, совпадает с тем, что я хотел сказать и о чём желал подумать. Другими словами, в снах мы говорим и мыслим посредством фраз. Понять это можно не только по тому, что в нестабильных снах совпадение того, что мы хотим сказать или подумать с тем, что звучит вслух или мысленно не полное, но и по тому, что даже в стабильных снах есть это несовпадение, трудно уловимое. В последнем случае не совпадение касается уже не самих слов формально, а их значения, то есть слова приобретают иные оттенки смысла и одновременно утрачивают часть привычного нам смысла. В результате, по мере стабилизации, мысленные формулировки во сне формально неотличимы от таких же формулировок, если б они были сказаны или подуманы наяву, но по содержанию между ними возникает ощутимое расстояние. Это расстояние существенно возрастает во сне второго уровня вложенности и многие понятия, оставаясь узнаваемыми и сохраняя своё основное значение, тем не менее, уходят так далеко, что пробуждение из таких снов вызывает дезориентацию невыразимого свойства, когда вещи перестают быть самими собой притом, что это те же самые вещи. Дополнительный смысл вещей после пробуждения до конца так никогда и не исчезает, а остаётся навсегда. Так некоторые вещи повседневной действительности после того, как я их увидел во сне, приобретали этот дополнительный смысл, делаясь значимыми. В список этих вещей попали такие привычности как серые ступеньки в подъезде, стены комнаты, оконные рамы, облака в небе. Эти предметы я видел в своих снах так часто, что теперь нельзя сказать наверняка, принадлежат ли чувства, которые я испытываю, глядя на них, действительности или действительность тут уже ни при чём. Мы можем иметь две действительности, но не можем два аппарата чувствования.